Детство.

[Nikola 2 550]

Одна из моих любимых книг, на полке всегда близко под руками - "Автобиография" Бранислава Нушича. Когда читал первый раз, понравилась сама идея: от рождения до женитьбы - дальше у всех одинаково.

Давно лелею мечту написать свою, для правнуков.

- Вы когда умрёте?

- Но этого никто не знает.

- Подумаешь, бином Ньютона!

Я уже начинал писать в командировках, но флешки теряются, иногда их просто крали. А как-то в комп влезла старшая внучка и случайно файл стёрла.

Я не буду строго придерживаться хронологии, да и некоторые события воспроизводить буду по словам родственников, т.к. всё давно смешалось в восприятии.

Первую квартиру, в которую меня привезли из роддома, я не помню. Это был конец 44-го года. Красная Армия освободила в этот день Киев. На отрывных календарях, которые были тогда в каждой семье, других сведений не было. Из всего, что я прочёл позже, мне запомнился только один случай - 6 ноября 1492 году Христофор Колумб ознакомился с табакокурением. На меня это произвело, вероятно, самое сильное впечатление - я никогда не курил.

Эту квартиру на углу улиц Коммуны и Уфимской в ста метрах на север от Центральной площади города предоставили моему деду, он был главбухом Челябинского облисполкома. Деревянный двухэтажный дом совсем недавно снесли, выстроив на его месте административный корпус к ещё дореволюционному торговому дому.

Весной 1937 года в Челябинске арестовали всю верхушку Челябинска, первого секретаря ВКП(б) Рындина и председателя облисполкома Советникова. А заодно и их подчинённых, ничего личного.

За дедом пришли пешком, НКВД был на той же улице Коммуны метров сто к западу. А облисполком тоже на той улице в 150 метров на восток. Семью тогда оставили, отец был студентом, будущим металлургом. Война была рядом, нужных специалистов не трогали.

В 1942-м после окончания УПИ отца направили на эвакуированный в Челябинск Сталинградский металлургический завод, под который определили площадку в 15 км на север от города. Персонал с семьями разместили в бараках. Поскольку отец не был ещё женат, да к тому же был местным, то ходил на работу пешком, ежедневно два часа туда и два часа обратно. Как правило шли группами, лихих ребят на окраинах старого города было много. Одна из таких вороньих слободок называлась Кирсараи. Просуществовали эти Кирсараи до середины 70 годов.

Топоним Кирсараи появился в Челябинске еще до революции. По мнению краеведов, произошло это в конце 18 века и означает он "кирпичные сараи". Речь идет о сараях или навесах, на крышах которых сушили кирпичи из глины. Материал добывали тут же, в глиняных карьерах. Именно из этих кирпичей была построена вся дореволюционная Челяба. Поселок Кирсараи располагался в районе современного Теплотехнического института, в начале улицы Кирова, тогда ещё Уфимской. Там селились кожевники и рабочие близлежащих заводов. Жили люди в землянках и хибарах. Здесь не было ни улиц, ни нумерации домов. Каждый житель поселка мог дать своему зданию любой номер. Если в Кирсараи приезжала скорая помощь, то сначала искали участкового, а только потом сам дом. Кирсараи были самым криминальным районом города. Была даже поговорка: «Тысяча дворов – три тысячи воров». Мимо поселка нередко проезжали иностранные гости во время визитов в Челябинск. Чтобы они не видели многочисленные развалюхи, в шестидесятые годы 20 века решено было загородить их пятиэтажками. Но просветы между зданиями все-таки остались. Говорят, приехали однажды чехи и один из гостей спросил: "Что это за постройки там за домами?" Встречающей стороне ничего не оставалось как ответить: "Это конюшни и свинарники". Но жили в Кирсараях весело, как и в любой деревне. На свадьбу собирались всем поселком, с гармошкой и танцами.

Девять лет я проработал в Теплотехе - филиале ВТИ на Автозаводской. Перед выборами в качестве агитаторов мы ходили переписывать избирателей - чтобы найти соответствующий дом, сначала искали на плане.

В 1946 году отцу дали однокомнатную квартиру рядом с заводом в одной из кирпичных трёхэтажек, построенных пленными немцами. Моя сестра родилась уже в этом доме. К тому времени этот район города имел собственное название - Соцгород, позже Металлургический район. В доме было два подъезда и 36 квартир. Сначала наш дом имел только номер 72. Потом мы обзавелись и улицей - Соцалистическая. Центром района была площадь, на которой располагался кинотетр "Металлург" и начальная школа. Кинотеатр в двухтысячные снесли и построили Храм Александра Невского. Храм очень уютный, жена и дочь предпочитают ездить туда, хотя и далеко, но нет толпы, как в молельных домах центра. Да и батюшка выгодно отличается мягкостью и интеллигентностью. Школу перестроили в интернат для слабослыщащих детей.

Продолжение следует.

[Nikola 2 550]

Улица, на которой я жил, имела только чётные номера домов. Нечётные номера были на улице Электростальской. По сути дела это была одна и таже улица, но между ними был широкий сквер в ширину школы. В просторечии он назывался поляной. Вечерами на этой поляне молодёжь играла в волейбол. Зимой там был каток, посреди которого устраивали ёлку. С двух сторон ёлки стояли две деревянные горки - зимой мы там постоянно пропадали.

Вечерами по нашей улице прогуливались нарядные люди. По другой стороне обычно не гуляли. Мы жили на первом этаже и по вечерам торчали у окон, разглядывая гуляющих. Личная машина была редкостью, её сразу же окружали зеваки.

Сейчас я понимаю, что основная масса людей жила очень бедно. В нашем доме редко у кого из детей был отец, только что закончившаяся война мужчин выкосила. На улицах было очень много безногих инвалидов. Они передвигались на самодельных колясках, которые представляли собой просто раму, обитую в лучшем случае кожей, а в качестве колёс использовались шарикоподшипники. Такие же подшипники были и у самодельных детских самокатов. Игрушек было очень мало: у меня был зелёный мишка, похоже оставшийся чудом у родителей, а у сестры тёмносерый заяц того же возраста.

Мы жили в четвёртой квартире. В кухне стояла печь, на которой мама готовила. Туалет с чёрными чугунными унтазом и верхним бачком, которых я побаивался, и водопровод были. Горячей воды не было, каждую неделю с утра в воскресенье ходили в баню. Отопление было тоже, хорошо помню круглые ребристые горизонтальные батареи. В комнате была ниша, в которой располагались детские кроватки, и большой встроенный шкаф, где хранились домашние вещи. Комната была метров восемнадцать. Года полтора-два жили вместе с другой семьёй из родителей и двух девочек "на подселение". Потом им дали отдельную квартиру. До конца своих дней родители дружили с ними и ходили друг- другу в гости.

Из соседей помню, что в первой квартире жила тётя Маня Носова. У неё был сын Толик лет 19-20, которого видели редко. Слова "криминал" тогда не знали, но к Носовым часто заглядывала милиция. Однажды тётя Маня просила у мамы нож, чтобы порезать хлеб - перед этим все ножи у них конфисковала милиция, Толика перед этим забрали.

Во второй квартире жила Анна Яковлевна Блоцкая с Зиночкой и Борей. Зиночка была ровесницей сестры, на два года младше меня. Соседки про Зиночку говорили - куколка, у меня она прочно ассоциировалась со стишком про резиновую Зину. А вот Анна Яковлевна мне нравилась. Высокая, стройная с тёмными глазами. Я, как сейчас помню её крепдешиновое зелёное платье. Она всегда хорошо относилась ко мне, выделяя среди других детей.

Соседей из третьей и пятой квартир я не помню. Позже в третью въехала корейская семья Ким. У них был сын Вовка, который в шестом и седьмом классах учился вместе со мной. Он был чуть ниже меня, но раза в полтора шире. Похоже я его раздражал, потому что он постоянно задирал меня.

Я старался не поддаваться на провокации, но иногда терпение лопалось, и мы с ним на перемене устраивали драку. Ким был сильнее меня и был связан со шпаной. В классе его не любили и старались не связываться, поэтому класс болел в этих драках за меня. На перемену меня хватало чисто на эмоциях. Надо отдать ему должное, что он никогда в наши стычки не привлекал свою компанию, и дрались мы всегда один на один.

[Фил 10 109]

Замечательно, уважаемый Nikola. Совершенно без политики, но такая фактура, что все ясно и без нее. Жили так себе, но были и молодость и здоровье. Эх, даже захотелось тоже поделиться каким-нибудь мемуаром.

[Tanyok 605]

Nikola, tо, что у Вас в цитаты берётся, это из "Автобиография" Бранислава Нушича?

 

P.s.Снимаю вопрос, я просмотрела кратенько эту книгу.

Усищи у него просто Pracht!

Изменено 23 Апреля 2012 пользователем Tanyok

[Nikola 2 550]

В шестой квартире жила моя одноклассница Инна Панкова с братом Аликом. У Алика сильно косил правый глаз. При разговоре с ним казалось, что он смотрит мимо тебя, и трудно было понять к кому он обращается. Инна с детства понимала чего она хочет, и в третьем замужестве уехала в Австралию. Брат после смерти родителей спился, и Инна забрала его дочь к себе. Время от времени приезжала в Челябинск и каждый раз заходила к моей маме. Я никак не мог понять: о чём они могли говорить - маму я не спрашивал, а напористость Инны меня пугала.

Над нами в десятой квартире жила тётя Граня (Аграфена?) Максимова. Старший сын Виктор закончил Военно-морское училище, и каждый раз, когда он появлялся в офицерской форме с очередной звёздочкой на погонах, тётя Граня расцветала. Она чаще других соседок приходила к нам, а уж ходили друг к другу каждый день, то за солью, то за подсолнечным маслом, то просто пожаловаться на судьбу. Второй сын Юрка был связан с местной шпаной. Мои друзья побаивались его, он мог отобрать коньки или клюшку, и не то, что мы , наши родители старались не связываться с ним. Как то Юрка сел в очередной раз и был убит на зоне по какому то пустячному поводу.

В одиннадцатой квартире, самой крохотной в доме, жил ещё один мой одноклассник Шура Иконников. Шурик хромал из-за родовой травмы. Жили они с мамой очень бедно. Однажды я пришёл к нему домой, когда его мама, она работала уборщицей, принесла в поллитровой банке компот. Шурик так радовался этому компоту, что я был просто поражён. Шурик был бесконечно добр, некоторые сверстники, пользуясь его физическим недостатком, обижали его. Он постоянно приходил ко мне за помощью в математике и прочитал все наши домашние книжки. Последний раз я встретил его, когда нам было за 50. Мы очень обрадовались и долго просидели за пивом, да так, что пришлось объясняться дома. Я возвращался от мамы, когда она уже требовала помощи, но ещё отказывалась переезжать к нам с сестрой. Шурик так же хромал, но таких сильных рук, как у него, я никогда не встречал.

На третьем этаже жил мой лучший друг и ровесник Петя К. Петин папа был лучший хирург города. Он был немцем, а в то время, это много значило.

Если нашим родителям было по тридцать, то петиному папе было за 50. Он сам очень болел, и сколько я его помню, то он либо лежал в кровати, либо в тёплом халате работал в своём кабинете. Около нашего дома к нему всегда дожидалась небольшая очередь посетителей, те кто не могли попасть к нему в больнице. Даже после института, попадая куда-нибудь, где интересовались Петиной фамилией, а Петя носил фамилию матери, я сталкивался с шёпотом врачей "Это сын того Александра Петровича Р." Петя выходил во двор с куском белого хлеба, намазанного сливочным маслом и посыпанного сахарным песком. Для нашей нищей ребятни это был по сегодняшним меркам уровень наследников Абрамовича.

[Nikola 2 550]

Nikola, tо, что у Вас в цитаты берётся, это из "Автобиография" Бранислава Нушича?

Я впервые прочитал книгу, когда мне было лет 15. Когда я читал главу про экзамен по Закону божьему, то я хохотал вместе с инспектором, нисколько не меньше! Это что-то!

[Гость Геофизик]

Прочитав последние два куска воспоминаний уважаемого Nikola, захотел по аналогии дать картинку среды, в которой проходило детство моей жены (по ее записям):

 

Мои родители прожили в этом доме (№ 24) с первой половины 30-х до середины 60-х годов. Окнами “фасада” он выходил на трамвай, кативший с горы по переулку на расстоянии вытянутой из окна руки и делавший резкий поворот налево, дальше вниз, но уже по Проточному переулку, в сторону Москвы-реки. Было два случая, когда вагоны падали на этом повороте. После второго поставили будку с наблюдателем-будочником, перед которыми трамвай был обязан останавливаться, прежде чем повернуть.

 

Номер 24 имели два деревянных строения, проход между которыми от трамвая во двор именовался “воротами” (таковые там когда-то имелись, но задолго до начала моей сознательной жизни). Мы жили в том, что находилось справа при входе в ворота. Все три входных двери дома были со двора. Этажей было два, плюс подвал, где тоже жили люди. Из-за крутого рельефа получалось, что двор располагался выше переулка с трамваем, и поэтому подвальные помещения имели с фасада небольшие окна, формировавшие как бы первый этаж (в который после входа со двора надо было спускаться по лестнице). Но мы жили на настоящем первом этаже, т.е. на уровне двора, и после прохода в их квартиру от наружной двери по длинному-длинному коридору, а далее - в нашу единственную комнату, вы достигали окна, которое выходило на 1-й Смоленский переулок уже как бы вторым этажом.

 

Употребленное слово “фасад” предполагает наличие некой архитектурной гармонии. Таковой не было, как и у подавляющего числа двухэтажных халуп, больших либо маленьких, в коих обитала основная масса московского простонародья до начала “массовой застройки”. Дом был развалюшным и очень густонаселенным. Скученность его жителей нетрудно оценить по числу детей: в годы моего сознательного детства их было шесть десятков. Даже если учесть, что сюда включались обитатели примыкавших ко двору мелких строений, получается так, как если бы это количество приходилось всего на один подъезд хрущевской пятиэтажки.

 

Жилплощадь наша представляла собой следующее. После прохода по упомянутому длинному коридору от входной двери вы попадали на кухню метра два на два. Впритык к углу кухонного столика за тонкой дверцей помещался унитаз, а в стене напротив входа было две двери, друг возле друга. Одна вела в комнату соседей, другая в комнату, где жили мои родители и я с сестрой. Площадь комнаты была 8 кв.м, немногим больше было и у соседей по квартире.

 

В нашем доме все знали друг о друге всё. Часто бывали какие-то происшествия. Отца очень уважали и часто прибегали за ним по разным поводам: то повесился кто-то, то драка, то еще что-нибудь, требующее вмешательства. Две американских машины, на которых он работал в первые послевоенные годы, - “студебеккер” и “виллис” - он ставил на территории двора, очень небольшой. Никто не то что не возражал, но даже не трогал их пальцем, хотя “виллис” был открытым и мог ввести в искушение. И это при том, что нравы жителей дома были отнюдь не ангельские.

 

На коммунальных кухнях в подвалах дома к чайникам и кастрюлькам приделывались замочки. Многие из отрочества шли сразу в тюрьму либо плохо кончали и без нее - к примеру, подростки Юрка и Вовка. Как-то сосед наш, дядя Леша, пилил во дворе дрова, а они начали хулиганить (не помню точно, в чем конкретно это выражалось). Кто-то вызвал милицию, она забрала Юрку с Вовкой, и этим было положено начало их путешествиям по тюрьмам. Юрка потом повесился. Вовка, выйдя из тюрьмы, стал бомжем. Он был сыном женщины по имени Дуся, имевшей еще двух дочек. Старшая, Тая, окончила институт, вышла замуж и перестала общаться с родными. Младшая, Тоня, стала продавщицей, потом спилась, превратилась в бомжиху и умерла. Долго лежала непохороненной, не нужной никому.

 

Рядом с Дусей и ее детьми жила красивая женщина Маша, проститутка, работавшая официанткой в ресторане Метрополь. Многие дамы приходили к ней с претензиями относительно своих мужей, но она без труда “отшивала” их. Она была очень состоятельной и, когда дом стали расселять перед сносом, смогла получить, в отличие ото всех других, отдельную двухкомнатную квартиру, дав взятку советской власти. Остальным выселявшимся эта власть предоставляла не более чем комнату в коммуналке.

 

В одной из подвальных комнат жили вместе три семьи - еще не старые родители и два их взрослых сына с женами и по ребенку у каждого. В комнате удавалось поместить лишь три кровати - по одной на семью. В другой подвальной комнате жил с женой Паней и детьми безногий инвалид войны. У него обнаружили рак - и его стали раздражать вещи: он осознал, что они переживут его. Поэтому он часто бушевал - бил посуду, резал на мелкие кусочки одежду, свою и жены. После этого он прожил еще чуть ли не тридцать лет.

 

В другом крыле дома жила “мать-героиня” Семениха - с шестью детьми, но без мужа. Повзрослев, девочки предались легкомысленному образу жизни, а мальчики стали специализироваться на угоне машин. Самой состоятельной была еврейская семья. Глава ее был продавцом газировки, жена никогда не работала, детей было трое - Римма, Броня и Наташа. Со стороны других жильцов к ним не проявлялось никакой дискриминации, даже просто зависти, хотя называли их “евреями”. Была в доме и полуеврейская семья. Светочку Цвик из нее мы с сестрой неизменно приглашали в свои детские игры.

 

Над “евреями” жила мать-одиночка с четырьмя детьми, тоже, разумеется, в одной комнате. Позже, после расселения дома, детей станет шесть. Старшую из дочек иногда навещали ее отец-полковник или бабушка. Все три девочки были нарядные, с красивыми бантами, но всегда голодные. Четвертый был мальчик. В свои год - два, еще не умея говорить, он ходил по разным квартирам, где его подкармливали. Когда ему предлагали поесть - то ли супа, то ли картошки, - он всегда утвердительно кивал головой, казалось, готовой оторваться от тоненькой шеи. Как стало известно от Марии Ивановны Деменовой, недавно (в 90-е годы) одна из его трех сестер выбросилась из окна, но осталась жива. Это было во время обыска, муж ее что-то украл.

Сама Мария Ивановна, трудившаяся уборщицей, жила вместе с пьяницей-матерью, тихим безногим братом-алкоголиком, инвалидом войны, и сестрой Шурой. Эта Шура вышла замуж за молоденького мальчика “Ваську-татарина”, поселившегося тут же и ставшего лучшим сапожником Москвы. В 60-х годах, уже аспиранткой, я случайно встретилась во дворе своего дома с секретаршей декана геолфака МГУ, которая пользовалась услугами Васьки - он шил ей обувь на заказ. Секретарша, глядя на криво нависающий над первым второй этаж (дом был ветхий и деформированный), удивилась: “Неужели в этом доме живут?” Я ответила: “Да, именно в этой части дома я и живу”. Васька каждый свой рабочий день неизменно начинал с бутылки водки. Умер лет в сорок.

 

Юной девчонкой в 1941 году Мария Ивановна работала на каком-то заводе. Туда надо было очень долго добираться трамваями. Из-за снежных заносов трамвай часто останавливался, она дважды опоздала из-за этого к началу работы. На третий раз, замерзшая вконец, она решила вернуться домой: что три опоздания, что прогул - был один черт по тогдашним законам. Она получила кару “по указу”. Ее арестовали, посадили и вместе со многими другими “указницами” стали использовать на принудительных тяжелых работах. Трудовой фронт - так это называлось. Сначала она была землекопом на строительстве Шереметьевского аэродрома. Выданная ей парусиновая обувь была на восемь номеров больше ее размера. Мария Ивановна была крохотной девушкой. Она физически не могла выработать норму и поэтому получала в день 400 граммов хлеба, вместо 550. Спустя время - а “по указу” она получила пять лет - их этапировали поездом в Гурьев, на работы по разделке рыбы. Одной соленой воблой кормили в течение всего двухмесячного переезда. Освободили Марию Ивановну через три с половиной года после ареста, по амнистии, дарованной в связи с победой над фашистской Германией.

 

Надо сказать, Мария Ивановна не была единственной “указницей” из дома № 24. Государству рабочих и крестьян нужна была дармовая рабочая сила молодых девчонок - парней использовали на военной бойне. Женя Цвик, сестра упоминавшейся выше Светочки, была осуждена аж на восемь лет - за то, что вернулась с эвакуированного в Куйбышев и не отпускавшего ее предприятия в Москву, к матери. Здесь ее и загребли органы. Когда сейчас вспоминают о беззакониях и государственном терроре, как правило подразумевают тех, кто в своих комфортабельных жилищах с тревогой прислушивался в ночной тишине к звукам лифта либо подъезжающей машины. Тем самым таких как Женя Цвик или Мария Деменова переводят как бы в разряд справедливо наказанных твердой рукой вождя, которая в интересах большинства простых людей якобы обеспечивала порядок, дисциплину и прочие атрибуты “светлой жизни”.

[Фил 10 109]

Какой в сущности жуткий быт даже у москвичей, уж не говоря о глухой провинции. Насколько он расходится с глянцевыми фильмамаи и картинками, вдохновясь которыми отдельная молодежь мечтает пожить в СССР. Не дай бог им там оказаться.

[Nikola 2 550]

Насколько интересней читать это всё (себя не включаю, естественно), чем про путиных, патриархов и пугачёвых!

[Tanyok 605]

Надо сказать, Мария Ивановна не была единственной “указницей” из дома № 24. Государству рабочих и крестьян нужна была дармовая рабочая сила молодых девчонок - парней использовали на военной бойне. Женя Цвик, сестра упоминавшейся выше Светочки, была осуждена аж на восемь лет - за то, что вернулась с эвакуированного в Куйбышев и не отпускавшего ее предприятия в Москву, к матери. Здесь ее и загребли органы. Когда сейчас вспоминают о беззакониях и государственном терроре, как правило подразумевают тех, кто в своих комфортабельных жилищах с тревогой прислушивался в ночной тишине к звукам лифта либо подъезжающей машины. Тем самым таких как Женя Цвик или Мария Деменова переводят как бы в разряд справедливо наказанных твердой рукой вождя, которая в интересах большинства простых людей якобы обеспечивала порядок, дисциплину и прочие атрибуты “светлой жизни”.

Спасибо за воспоминания.

[Nikola 2 550]

В 51-52 годах в районе начали строить полнометражные дома с удобствами, и Петя с родителями и бабушкой Ольгой Петровной переехали.

Во втором подъезде в основном жили приехавшие из Сталинграда. Держались они отдельно и постоянно говорили, что скоро туда вернуться. Помню лишь одноклассника Вовку Лялюева. У него было два младших брата.

Мама преподавала математику в школе мастеров при металлургическом заводе. Заводской персонал состоял из практиков, их доводили до среднего образования. Позже школу переформировали в техникум. Когда сестре исполнилось два года, мама пошла работать. Похоже отцовской зарплаты не хватало, кроме того большАя часть её выдавалась облигациями ежегодных займов. Работала утром, возвращаясь к обеду, и вечером, когда возвращался с работы отец. Мне было почти пять лет, сестру можно было со мной оставлять.

В магазинах продавали крабов и шоколадные конфеты. Но денег практически ни у кого не было.Соседские девчонки ходили в магазины и мечтали побыстрее вырасти, чтобы выбрать то, что хотели.

В 49-ом я научился читать. Рамы на зиму оклеивались газетами, в нижней части которых публиковались обязательные по тем временам объявления о расторжении брака.

Гражданка Иванова, проживающая по улице Молотова, д.24 кв.5 возбуждает дело о расторжении брака с гр-ном Сидоровым. проживающим там же. Дело будет рассмотрено в нарсуде Металлургического района.

Вот такие объявления и стали моими учебниками.

Мама оставляла на завтрак нам с сестрой по яйцу: на моём рисовался домик, а на яйце сестры - цветок. И ещё нам оставляли рубль на кино. Кассирша оставляла нам один билет на двоих в первом ряду. Фильмы в основном были трофейные. Диснеевская Белоснежка, Три мушкетёра с Дугласом Фэрбенксом, Милица Корьюс в Сказках венского леса, Джонни Вейсмюллер в Тарзане и Чаплин, которого я любил бесконечно. Из отечественных фильмов запомнились утёсовские, Подвиг разведчика, Кубанские казаки и Звезда.

Как-то раз оказалось, что наше место занято. Поскольку оккупант был года на три старше, то выгнать его я не мог. Пришлось идти к контролёру. При моих объяснениях присутствовал взрослый мужчина, который быстро восстановил порядок, дав нахалу символический подзатыльник.

В газетах публиковали и Указы о награждении орденами и медалями за выслугу лет. В чёрной металлургии существовал порядок, когда после трёх лет работы награждали медалью "За трудовую доблесть", после пяти "За трудовое отличие. За 10 лет награждали орденом "Знак почёта", за 15 -"Трудового Красного Знамени" и за 25 - орденом Ленина.

Почему-то моего отца в этих указах не было, и как была у него одна "За доблестный труд в ВОВ", так и оставалась, пока не начались юбилейные. Только позднее я понял, что категории ЧСИР награды были не положены. А в середине пятидесятых систему награждения похерили.

Отец у меня до восьмого класса в школу не ходил, в связи с костным заболеванием носил корсет. Поэтому был невысокого роста, но до самой смерти выглядел хорошо. Любил бегать на лыжах и брал меня с собой, пока я не стал сам участвовать в соревнованиях. Однажды на такой прогулке к нему, желая завести разговор, обратилась молодящаяся дамочка: "А где тут горки?" На что отец ответил, добавив: "А там песок не нужен!" Вообще за всю жизнь я ни разу не видел, чтобы отец серьёзно кем-то мог заинтересоваться. Мне кажется, что больше всего на свете он любил свои машины.

Отец вылизывал их до совершенства, работающий движок не было слышно, а из выхлопной трубы только при перегазовке можно было заметить беленький дымок.

В юности велосипеды, затем мотоцикл К-125, а в 50-м мама, получив хорошие отпускные, поставила перед домом к возвращению отца со смены серый Москвич-401. Через полтора года, мы поехали в центр города за ёлочными игрушками и попали под трамвай. Отец отремонтировал машину, продал её и купил такую же, но тёмносинего цвета. После аварии отец перестал ездить зимой. Но, как только подсыхало, мы ездили чуть ли не два раза в месяц к маминой родне в Свердловск. Дороги в Свердловской области были вымощены брусчаткой и проблем с погодой не было. Не то в нашей - чуть только дождик, дороги превращались в направления. Поэтому, каждая поездка в любой момент превращалась в лотерею, можно было и не вернуться домой. Рейсовых автобусов не было.

В 57 году своими глазами наблюдали последствия радиоактивной аварии под Кыштымом, взрыва в ядерном центре.

В 58-ом отец купил 408 модель, а в 75-м фиатовскую тройку. До 91 года она безотказно служила отцу, а потом началась чертовщина. Сестра с мужем перед лихими годами уговорили эту машину продать и взять новый ИЖ. Я возражал, но меня даже не спросили. Тройку взял сосед с закрытыми глазами, я встречал её на улицах города и через 10 лет с тем же номером. Но отцу она как бы мстила, в 92 отец трижды попадал с ИЖом в ДТП, много переживал после сорока с лишним лет безаварийки и в 93-м скончался.

[Nikola 2 550]

Какая-то чертовщина вышла после набора.

[Фил 10 109]

АРХАНГЕЛЬСК НАВСЕГДА

 

 

 

Ну что за зимы теперь?! Промокшие ноги и сырой снег в лицо заставили еще раз по­жалеть, что за всю жизнь так и не решился сменить место своего жительства. Так и про­жил, держась, как за спаса­тельный круг, за этот мокрый, трогательно-неуклюжий и всегда грязноватый город,территорию, которая даже климатом не возмещает жиз­ненныесложности.

 

Как-то задумался: что же меня тут держит? И не нашел лучшего объяс­нения,чем воспоминания. Ведь именно воспоминания подсказывали мне, что не всегда тут так уж плохо, и давали надежду, что впереди ждут не толь­ко дождливые и ветреные дни, и будут еще жаркие, сухие с пыльными столбиками, поднимаемыми ветром, будут тихие весенние вечера, когда еще к ночи темнеет, но уже лето чувствуется в запахе лопнувших почек, какой-то особой мягкости воздуха…

 

Год тысяча девятьсот пятьдесят какой-то. Меня подняли с постели, умыли, накорми­ли завтраком и отправили в школу. Не смогли только разбудить, и я иду, шаркая подшитыми валенками по утоптанному снегу деревянных мостков. Вокруг, как продолжение сна, совершенно новогодние дере­вья раскинули белые пушистые ветки на фоне темно-темно-синего неба, можно было бы назвать его черным, кабы не крупные колючие звезды, мигающие так близко, что, кажется, с крыши лопатой можно достать, да не масляно-желтый диск луны. Эта иллюминация выдает явную синеву окружающего их неба.

 

Не знаю почему, но мороз пахнет свежей арбузной коркой, а изморозь хрустит под валенками, как капустные листья, которые отец осенью утрам­бовывал с солью в бочонке. Одно- и двухэтажные дома потихоньку про­сыпаются, и улица, до этого освеща­емая только луной да лампочками в жестяных колпачках,повешенными высоко на столбах, так, что и свет их почти не доставал до земли, напол­няется разноцветными бликами. Вот ярко-синее окно, вот желтое, крас­ное, малиновое... Абажуры - цветные создания неземной красоты из разноцветного шелка с кистями, свисающие с потолка на крученых шнурах. Когда включаешь свет в ком­нате, абажур наполняет ее своим цве­том, скрывая мелкие недостатки быта. Простые бумажные обои становились штофными, мебель, раскрашенная знакомым маляром-альфрейщиком «под дуб», начинала благо­родно отсвечивать давно утерянным глянцем.

 

Да, это было одно из доступных развлечений - рассматривать окна, как волшебные стеклышки калейдо­скопа. Самыми красивыми делились с друзьями, и почему-то казалось, что вот именно там живет некто не меньше ге­нерала. А вот любимое окно - оран­жевое. Как мандарины в новогоднем подарке. Ура, Новый год скоро! Тут от избытка чувств, в два прыжка броса­ешься к «раскату» - длинной полоске льда посредине деревянных мостков - и, удачно оттолкнувшись, катишься до самого конца, потом бегом к следующему... Сна как не бывало.

 

 

Или в воскресенье утром, уже светает, торопишься в честно зара­ботанное «кино», ощупывая в карма­не рубль на билет,а если повезло, то еще один - «намороженое». Потому что каждый знает,что в кинотеатре надо есть мороженое,иначе удо­вольствие не будет полным.Утро уже не раннее, и над домами столбы дыма, хозяйки готовят обед, пекут пироги, кипятят белье ... и все это можно узнать, не заходя в дом, по запаху дыма. И никакой«волшебный горшочек» братьев Гримм не нужен.

 

Из­вестное дело, если идешь по улице Энгельса и пахнет пряниками, то это кондитерская фабрика, там делают коврижки, в которыхполовина свет­лая, а вторая, через полоску варенья -темная. Темная вкуснее, потому что пахнет новогодними пряниками-козулями даже летом. А еще тут делают карамель в простых бумажках: «Петушок» с халвовой начинкой и «Клюква» с клюквенным вареньем. Лакомство, доступное и в простой день, не чета шоколадным конфетам.

 

Кинотеатров поблизости два - «Мир» и «Север», оба полны гипсовой роскоши в отделке, бархата штор, благородного дерева сидений, от­полированных спинами и другими частями тела зрителей. Сверкаю­щее изобилие буфетов, заполненных темно-зелеными бутылками пива, ли­монада и искусно выложенными пира­мидками дорогого шоколада. Пирож­ные, «трубочки», коржики молочные - просто глаза разбегаются. Но мимо, мимо.., Где тут голубой прилавок, в котором томится в холоде и темноте мое мороженое? Эскимо на палочке в блестящем станиоле, под которым тонкая шоколадная корочка скрывает белую сладкую мякоть на занозистой деревяшке. Есть надо медленно. Не потому, что иначе простудишь гор­ло, а чтобы насладиться таяньем во рту ледяного комочка и чтобы все, кто видит, позавидовали. Но и слиш­ком растягивать удовольствие тоже нельзя. Третий звонок заведомо лишал тебя права на вторую часть воскресного праздника, а до него с мороженым в зал не пускаластрогая билетерша.

 

Надо бежать в зал, искать и занимать свое место, только бы не дядька впереди сидел. В «Мире» на­до было еще правильно выбрать зал - «Голубой» или «Красный», фильмы в них катили разные. Вот одна девочка была невнимательна, и вместо сказ­ки ей пришлось смотреть какую-то взрослую ерунду с поцелуями и раз­говорами. Фу-у!.Был еще кинотеатр «Арс» напротив тюрьмы,стены его изнутри были обши­ты фанерой, роскошно крашеной под мра­мор с голубыми прожилками, но там буфета я не помню, хотя, наверняка же, он был.

 

Все это пришло мне в голову, ког­да задумался о том, почему я так дорожу своим городом. Потому, на­верное,что жалко бросать прожитое. Это не оговорка, именно не нажитое, а прожитое. Как оно тут без меня бу­дет? Кто вспомнит, что Архангельск в ширину заканчивался Обводным каналом?.. Канала там, конечно, не было, но бы­ла в конце улицы Энгельса огромная лужа, с зеленоватой водой, где по весне мы совершали первые в жизни дальние плавания, а дальше, к болотам по имени Мхи, шла деревянная дорога, мимо каких-то мелких фабричек и мастерских, мимо городской свалки, украшенной вышкой из почерневших в непогоде бревен. Был, помню, огромный соблазн забраться на нее, но в лестнице не хватало стольких ступеней, что для вскарабкивания потребовался бы еще и обезьяний хвост.

 

Нынче там магазин «Богатырь» и куча всяких лавочек и магазинчиков. Если же идти по дощатой дороге еще дальше, то можнобыло дойти до гарнизонного стрельбища, куда вход был категорически запрещен, и поэтому собирать отстрелянные гильзы малышню не брали. Уходить оттуда, в случае обнаружения, по дороге было нельзя. Надо было быстро и бесстрашно, скача через осушительные канавы бежать по болоту до самого города.

 

 

 

Или вот недавно случай был… В автобусе один пассажир другому рассказывал, что при строительных работах на улице Свободы нашли древнюю каменную мостовую. Пришлось мне, как современнику динозавров, их разочаровать. В совсем уж глубокой древности, в начале 50-х, улица Свободы от Петроградского проспекта и до Костромского была деревянной, причем на особый ма­нер.

 

Покрытие было из поперек лежа­щих бревен, и если ехать по нему на велосипеде, то говорить нормально не получалось, звуки удваивались. Потом это покрытие сняли, и при этом чуть не утонул в раз­верзшемся болоте гусеничный трак­тор, но топь засыпали песком, а сверху уложили неровно обрубленные куски красноватого камня неизвестной мне породы. Точно так же были замощены и Петроградский (там только камень был, помнится, серый), и улица Эн­гельса. Ровным это покрытие было только зимой, а во все остальные времена года колеса пели одну песню «тры-ды-дым», подскакивая на каж­дом камне. Впрочем, машины ходили не часто, и дорогу переходили, кому где вздумается.

 

И сразу же надо объяснять, что Петроградский проспект -это ны­нешний Ломоносова, Костромской - Советских Космонавтов, а Энгельса -Воскресенская. И рассказать тут же, что посередине Энгельса шла аллея, засаженная кустами желтой акации, которая была и не акация вовсе, а «карагана древовидная семейства бобовых». И, скажите, как они могут узнать, что если цветок этой акации аккуратно вытянуть из чашеч­ки, то с основания лепестков можно слизнутькапельку сладкого сока.

 

Э-э, скажет мне тут строгий крае­вед, - так историей не занимаются, где ссылки на труды, документы, свидетельства современников? Вот вам и «э», отвечу я, никакой истори­ей или, упаси бог, краеведением я не занимаюсь. Я память свою перетря­хиваю и с удивлением обнаруживаю, что детально помню запах свежих клейких листочков березы, - а ведь тополя заполонили город на нашей памяти, а раньше были березы, - зато на­чисто забыл эпохальные отчеты и ста­тьи, печатавшиеся в родной «Прав­деСевера», о том, как расцветет и заблагоухает наш город буквально вот-вот.

 

Я даже больше скажу: эти мелкие детали и есть жизнь. Вот на Вос­токе есть притча. Слепым решили объяснить, что такое слон. Привели, расставили вокруг слона, дали по­трогать. После этого слепые начали обсуждать невиданное животное. Одному, подержавшемуся за хвост, слон представился веревкой, друго­му, ощупывавшему хобот, - толстой змеей, третьему- столбом...

 

Когда я один вспоминаю про «тот» Архангельск, я уподобляюсь такому слепому. Я не мог быть везде и ви­деть все и поэтому не претендую ни на полноту, ни на точность воспоми­наний. Но для того, кто был «там» и видел «это», каждое слово, каждая мелочь важна. Из-за чего мы не вы­брасываем порой вещицу, на первый взгляд совсем ненужную, некраси­вую, только даром место занимаю­щую. А берёшь её в руки - и как ни­точка потянулась, разворачиваясь в цветастый платок той прежней жиз­ни,которая никуда, оказывается, и не уходила, просто пряталась вот в этой невзрачной вазочке.

 

Вот если б кто-то еще вспомнил, что стоявший на углу Павлиновки и Поморской единственный супермар­кет в народе называли «Серый ГОРТ (Городской ОтделРабочей Торговли)», а напротив, чуть подальше, магазин с народным же названием «Два ша­ра», а с другой стороны, где киноте­атр «Север», стоял и стоит до сих пор дом, который назывался «Парашютка» и был в нем ма­газин того же имени. Или что ас­фальтированием дорог вручную, с лопатой, на коленях, в те далекие годы занимался китаец Ли, который по выходным продавал на городском рынке шикарные китайские шарики из«конфетного золотца», искусно оплетенные ниткой и прыгающие на резинке.Резинка быстро рвалась, шарик обтрепывался или закаты­вался под шкаф,но первые полчаса обладания этим чудом были земным воплощением счастья.

 

А как пахли на этом рынке огурцы в бочках? А какими горячими и безумно вкусными были ливерные пирожки «рога-копыта» за пятачок, как они почти до прозрачности пропитыва­ли маслом клочок оберточной бумаги, заменявший и тарелку, и вилку?! Кто тогда был при власти? Да какая раз­ница. Какое нам дело до официаль­ной истории, которую меняют раз в десятилетие. Мои-то воспоминания остаются прежними, и если нас мама поднимала рано утром для того, что­бы пересчитаться в очереди, - муку обещали «выбросить»,- то со мной это было именно так, а не иначе.

 

 

 

Или вот похороны были. Когда хоронили большого начальника Ло­гинова, толпа была такая, что прой­ти по Павлиновке (проспектПавлина Виноградова) не было никакой возможности. Больше такой массы людей вблизи я не видал. И вообще патриархальные обряды похорон тог­да собирали массу зрителей. Сначала вдали раздавались рыдающие звуки оркестра, и детвора бежала со всех ног, чтобы занять удобное место на заборе. Затем появлялся грузовик с открытыми бортами, на котором везли гроб. Гроб мог быть простым - в алой (у вольнодумцев - голубой) сатиновой обивке, мог быть с претен­зией -плюшевая бордовая обивка с белыми рюшечками, или совсем уж запредельно богатым – бархатный, с каким-то золотым позументом и ли­стьями пальмы на крышке. За маши­ной, шли, обнажив голову, мужчины и, покрыв голову черным платком, женщины провожающие покойного, впереди несли венки и подушечки с медалями. Зрители обсуждали причину безвре­менного ухода, чаще всего разрыв сердца и закупорка вен, а также еди­ногласно соглашались, что покойник относительно молод и мог бы еще жить и жить. Желающие могли про­следоватьза процессией до Воло­годского или Городского, «на Быку», кладбища.

 

Вот свадьбы почему-то не вспо­минаются. Традиций носить цветы к памятникам не было. В ЗАГС ходили чаще всего пешком, и застолья бы­вали довольно скромными. Опять же оговорюсь, что это мои воспомина­ния. Может быть, у кого-то было по-другому. Может быть, человек не бы­вал на городском пляже, не купался до гусиной кожи и крупной дрожи, когда даже зубы стучали, не позволяя вести нормальный разговор, и не выбегал из воды, с размаху ки­даясь на раскаленный песок. Вполне может быть, что, накупавшись до усталости, он не заходил с независимым видом в городскую столовую, где в те времена на столах стояли тарелки с нарезанным хлебом, а рядом фарфоровых чашечках соль и горчица. И ес­ли быстро мазнуть хлеб горчицей и посолить его, то, съев с аппетитом пару кусков, можно было утолить острый голод до того, как официантка (да-да, в столовой были официантки) не погонит из-за стола, И никакая комиссия по фальсификации истории не заставит меня изменить мои воспоминания.

 

На мой взгляд, соотношение меж­ду официальной и такой вот «устной» историей похоже на соотношение между морским пейзажем на фотообоях и соленым вкусом морских брызг на губах, Говорят, «дьявол пря­чется в деталях», то есть нельзя по­нять целое, не вникнув в частности. Поэтому рассказывайте, вспоминай­те и передавайте, не уносите с собой прожитое, - оно поможет другим по­нять и принять существующий ход ве­щей. Тогда и климат не будет опреде­ляющимфактором в вопросе - жить или уезжать. Я многих знаю, уехали и жалеют. Архангельск - это такой яд в крови, вроде никотина, без которого жить трудно, по­тому что он навсегда.

 

 

[klemm 412]

..."Автобиография" Бранислава Нушича...

Я впервые прочитал книгу, когда мне было лет 15.

А мне было лет 13-14.

Когда я читал главу про экзамен по Закону божьему...

Это когда батюшка объяснял сущность Троицы на примере шапки?..

А урок астрономии помните?..

[Lusy 937]

Замечательная ветка, всем спасибо за душевные воспоминания. Пожалуйста, пишите ещё! Ещё-ещё-ещё!!!

 

 

Фил, бесподобно! Я в восторге полном, честное слово....

Абсолютно художественный текст, с ярчайшими картинками. Сверкает, переливается красками, вкусно пахнет и звенит...

[Фил 10 109]

Упс

[Фил 10 109]

Вот обнаружил в старом альбоме себя-полторашку(1950) с бабушкой.

 

А это я с нею же на лесозаготовках, хотя почти не виден. Ну и в бессознательном состоянии т.к. дети помнят себя лет с 3-4, хотя я лет с 2-х кое-что помню.

[Юлий 1 702]

Не! В ДРОВОзаготовках я себя обнаружил лет с 7-ми. А вот "докУментов" для этого не имею - время было только найти чего поесть. Так что Вы, Фил, жили "белее счастливее" - бабушка на своих ногах, дом (на барак не похожий) и фото кто-то в состоянии сделать.

[Юлий 1 702]

А у меня ещё и кнопки начали работать!

[Фил 10 109]

Не! В ДРОВОзаготовках я себя обнаружил лет с 7-ми. А вот "докУментов" для этого не имею - время было только найти чего поесть. Так что Вы, Фил, жили "белее счастливее" - бабушка на своих ногах, дом (на барак не похожий) и фото кто-то в состоянии сделать.

Фоткал дедушка трофейной "Лейкой".

Что-то вроде этого:

Фотки в реале 5х7. Видимо экономили бумагу.

[pyotr 7 429]

Не! В ДРОВОзаготовках я себя обнаружил лет с 7-ми. А вот "докУментов" для этого не имею - время было только найти чего поесть. Так что Вы, Фил, жили "белее счастливее" - бабушка на своих ногах, дом (на барак не похожий) и фото кто-то в состоянии сделать.

Фоткал дедушка трофейной "Лейкой".

Что-то вроде этого:

Фотки в реале 5х7. Видимо экономили бумагу.

Лейка, получается, очень похожа на Зоркий с объективом Индустар-22.

(то есть, "позаимствовали" конструкцыю-то? В который уже раз!)

[Юлий 1 702]

Аппарат и на ФЭД похож. Наверное, должно быть что-то общее у всех "устройств", работающих на основе одних и тех же ФИЗИЧЕСКИХ принципах: фотоаппараты, самолёты (фюзеляжи), ракеты и т.д.